Кто-то третий [сборник] - Николай Иванович Леонов

самого с пистолетом в руке не пристрелили бы сгоряча». Одетая в черное фигура Фадеева мелькнула справа за детской площадкой. Гуров побежал быстрее, помня, что там — забор, и преступнику деваться больше некуда, кроме как перелезать через него или возвращаться. Там — тупик. В ночи ясно послышался дребезжащий звук сетки рабицы. Фадеев все же сумел перелезть через ограждение.

Гуров выругался, с разбега оттолкнулся ногой от лавки и подпрыгнул. Животом он упал на верхний край забора, и снова сетка завибрировала и задребезжала, оповещая всех вокруг на десятки метров о происходящих событиях. Фигура Фадеева мелькнула впереди в узком проходе между забором и старой котельной. Мужчина сильно хромал. Гуров спрыгнул на асфальт и побежал дальше, стараясь не очень сильно догонять Фадеева. Пусть устанет, пусть упадет, тогда его легче будет взять.

Вдруг впереди послышались сирены, свет фар и громкие команды командиров. Спецназ прибыл и начал блокировать район, в котором сейчас находился преступник. Стукнула железная дверь. Гуров остановился и, стараясь дышать потише, прислушался. Точно, Фадеев забежал в котельную. Черт бы его подрал! Лучше бы побежал по парку к озеру. Там его в два счета можно было бы догнать и взять как миленького. А здесь… не дай бог, оборудование осталось, а может, и желоба с трубами большого диаметра под землей проложены до первого коллектора.

Дверь удалось открыть почти без скрипа. Лев протиснулся в узкую щель и сразу пошел вправо вдоль темной стены, куда не попадал свет от уличных фонарей через разбитые окна. В тишине большого пустого здания с каркасом старого котла высотой в два этажа отчетливо было слышно, как неподалеку дышит Фадеев. Хрипло, со стоном. Надо полагать, что второго пистолета у него нет. Нож есть, он его не бросил. А вот пистолета нет. Это обнадеживало и добавляло оптимизма.

— Фадеев! — крикнул он, стараясь не высовываться из-за какого-то деревянного шкафа. — Николай Максимович! Остановитесь, поговорить надо!

— Кто ты такой? — с болезненным придыханием отозвался Фадеев. — Из полиции?

— Из полиции, из полиции. Полковник Гуров.

— А мне плевать… хоть генерал, — сплюнул Фадеев. — Давай, зови своих гавриков! Пусть стреляют, ловят меня, только я все равно живым не дамся. Незачем мне еще и в зону отправляться. Кончен мой путь. Только вот ты не дал мне завершить его, как надо.

— Ты сдурел?! — с нарочитой агрессией крикнул Гуров. — Убить ребенка — это для тебя завершение жизненного пути? Ребенок в чем виноват?

— А ты спроси моего ребенка! — вдруг заорал Фадеев почти фальцетом и закашлялся. — Ты спроси мою Лизу, в чем она виновата!

— Хватит, Фадеев! Хватит смертей! Был убийца, так ты его уже покарал. Остальные при чем, что ты играешь в Монте-Кристо!

— Что ты понимаешь, полковник! — громко простонал Фадеев и с размаху что-то швырнул в стену.

По характерному звуку Гуров догадался, что это был большой нож. Он хотел надеяться, что другого оружия у мужчины нет. Надо принимать решение и брать инициативу в свои руки. Лев оторвался от стены и вышел на середину открытого участка, глядя наверх, туда, где на лестнице мог находиться Фадеев.

— Давай поговорим, Николай Максимович, — предложил он и неторопливо пошел к лестнице. — О том, что я понимаю, чего не понимаю. Честно скажу, возраст уже не тот, чтобы бегать за тобой.

— Не о чем говорить, — тихо прорычал Фадеев, стараясь пятиться от него куда-то назад, в темноту. — Все, кто виновен в смерти моей девочки и моей жены, все должны умереть. Только так. Только так они больше никому не причинят горя, понимаешь ты это, полковник?

— Что бы ни случилось, Николай Максимович, — возражал Гуров, продолжая идти на сближение и высматривая, как удобнее дальше двигаться, — смертью за смерть не заплатить. Пойми ты, что должен соблюдаться закон, а не каждый из нас применять свое правосудие.

— Ваше правосудие мягкое, полковник. Шесть лет зверю? Его убить сразу надо было, как только его взяли. А его никто и не хотел сажать, его арестовывать даже не хотели.

— За это ты убил Кириллова?

— Он отпустил убийцу, хотел отпустить! Его отстранили, и только тогда все стало серьезно, и Тюрина арестовали. А если бы не отстранили тогда, он бы отпустил убийцу. Они как сговорились. И он, и судья. Все продажные, все сволочи!

— Вот видишь, Фадеев, как ты ошибся. Ты убил невиновного. Кириллова отстранили потому, что его дочь дружила с твоей дочерью. Посчитали, что предвзято может работать. У нас это не положено. А ты его убил. Зачем?

— Он меня узнал. Он бы выдал меня, продажная шкура!

— Продажным был только судья Рыбаков. А Кириллов был честным полицейским. А ты его семье горе принес.

Гуров вышел на освещенный участок на крыше и увидел Фадеева. Тот стоял у ограждения и смотрел вниз. Бежать ему было уже некуда. Снизу кто-то кричал: «Вон он! Наверху! На крыше котельной!» Фадеев не реагировал, он просто стоял и смотрел. Лев неторопливо двинулся в его сторону.

— А ты знаешь, что это за горе, когда твою девятилетнюю дочь убивают? — спросил Фадеев с такой болью в голосе, что у Льва по спине пробежали мурашки. — Ты понимаешь, как можно жить, все время представляя, как твою малолетнюю дочку убивает какой-то мерзавец? Она ребенок, ей страшно, ужас у нее, а он ее… А потом! Потом ты видел, как твою дочь опускают в глубокую, как пучина, яму… на самое дно? А потом засыпают землей… в холодную страшную яму… Теплую… тело девочки… А ты знаешь, что такое жить столько лет и знать, что тело твоей доченьки сейчас глубоко в земле… разлагается, его едят черви. Это жутко, полковник!

— Не надо убивать еще одного ребенка, Фадеев, — тихо произнес Лев. — Она тоже ребенок.

— Она… — Фадеев так резко обернулся к нему, что у него под ногами что-то треснуло, заскрежетало.

Гуров бросился вперед и успел схватить Фадеева за кисть руки. Он лежал на животе, держа его за руку, а внизу чернела яма заброшенной котельной с каким-то старым ржавым железом. Стискивая зубы и из последних сил сжимая эту руку, Лев говорил:

— Сейчас… ты не паникуй, Николай! Сейчас я перехвачу поудобнее, и вытяну тебя… ты только не шевелись.

— Вот и все, полковник, — проговорил Фадеев, глядя снизу на Гурова. — И меня ждет яма. Я слишком долго жил с этим горем. Не могу больше. Только смерть принесет мне покой.

— Не дури! — заорал Гуров, стискивая его пальцы.

Но Фадеев другой рукой разжал пальцы сыщика. Еще миг, и его кисть выскользнула. Тело молча полетело вниз, в